когда в юности слышишь конструкцию «в n лет жизнь только начинается», то обычно воспринимаешь ее как успокаивающую мантру. дескать, не переживай, рухлядь, время еще осталось.
и очень часто это, конечно, мантра и есть.
но жизнь действительно начинается не сразу. только с возрастом и опытом ты отваживаешься не общаться с людьми, которые тебе не интересны, не смотреть фильмы, которые тебе не понравятся, бросать скучные книжки, ну и вообще — вести себя так, как считаешь нужным, и говорить то, что считаешь нужным, не особенно переживая, что о тебе подумают.
в двадцать лет мне не пришло бы в голову оценивать мужскую внешность, потому что мы, гетеросексуальные мужчины, этого не делаем. в двадцать лет я обязан был посмотреть arizona dream и обязан был его полюбить, потому что все его полюбили (полюбить не удалось, поэтому я его просто уважал). нельзя было сказать, что einsturzende neubauten — это плохая и скучная группа — проще было сразу выйти на главную площадь с плакатом «у меня нет ни ума, ни сердца» на груди.
стремление принадлежности к группе в юности настолько сильное, а себя ты понимаешь настолько плохо, что ты легко принимаешь ценности близкой тебе группы за свои и пытаешься жить ими. плачешь, колешься, но пытаешься.
ну и, конечно, от идеи, что окружающий мир постоянно тебя оценивает, тоже трудно избавиться. переход от геоцентрической системы мира к гелиоцентрической случается не сразу и с рыданиями.
но с возрастом ценность этих ценностей и ценность принадлежности к чему-то понемногу уходит плюс встроенный булшит-детектор начинает работать чуть лучше. и ты начинаешь позволять себе все больше и больше. и потихонечку, как колумб, открываешь себя.
как и в случае с колумбом, есть, конечно, шанс искать азию, а открыть америку или воронеж, тут уж кому как повезло.
но даже в воронеже по-своему здорово.
перестаешь бояться одиночества и даже находишь в нем удовольствие. и строчки хайяма «уже лучше будь один, чем с кем попало» перестают казаться описанием маленького подвига. наоборот — ты понимаешь, что это путь наименьшего сопротивления.
начинаешь говорить людям, которые тебе нравятся, что они тебе нравятся, — потому что ценность фидбека для тебя сильно снижена, ты его не сильно ждешь и не боишься его услышать. а время, на самом деле, уходит, и ты понимаешь, что если не прямо сейчас сказать людям, которых ты любишь, о любви, то этого прямо сейчас больше никогда не будет, и каждое твое молчание — это упущенный шанс.
перестаешь давать еще один шанс условному майклу бэю или столь же условному фон триеру.
ну, хорошо, с книжками даже мне предстоит поработать, но я их уже бросаю, просто все еще испытываю чувство вины.
последний рухнувший оплот, который я за собой заметил, был довольно забавный. я заметил, что у коллеги на ногах разные носки.
— коллега, — сказал я. — извините, что врываюсь в вашу интимную область, но у вас, кажется, носки разного цвета.
— да, — сказал коллега. — именно так и есть.
— но, — сказал я.
и вдруг понял, что одинаковые носки — это история про «надень шапку немедленно, стыдно ведь, что люди подумают». а люди не особенно обо мне думают. а если думают, то быстро обо мне забывают. и разные носки — это просто еще одна степень внутренней свободы, которой у меня нет.
самое смешное про шапку, что в детстве и юности я поворачивал за угол и срывал ее с головы, потому что мне казалось, что свобода в этом. но на самом деле свобода в том, чтобы надевать шапку, когда тебе холодно, а когда не холодно — не надевать.
так за несколько десятилетий хождения по кругу я наконец снова пришел в ту точку, в которой бабушка была бы счастлива и спокойна.
короче, человек — это как пирог в духовке. и жизнь пирога начинается, только когда его вытаскивают из печи.
и вот этот пирог сидит в шапке и в разных носках. вокруг него валяются недочитанные книжки. людей вокруг нет — одним он слишком часто говорил о любви, а другим — что ему плевать на их мнение.
а иногда он их путал.
пирог хотел быть свободен и счастлив, но выбрать можно что-то одно.
хорошо, что в соседней комнате есть какие-то люди. с ними все будет по-другому, думает пирог. если что, про einsturzende neubauten навру, бог с ним.
— тебе с яблоками? — говорит мужчина.
— да, — говорит женщина.
какие у них приятные голоса, думает пирог. сразу видно, интеллигентные люди, наверняка бросили много книг.
думаю, мы подружимся.
* * *
я вчера перед приходом клинера прибрался, вынес мусор, помыл посуду — и все это в восемь утра. в воскресенье.
а сегодня понял, откуда это у меня.
виноваты во всем гостеприимные люди.
приходишь ты в гости к такому человеку, а он тебе:
— я, — говорит, — гостей не ждал, в холодильнике шаром покати, так что не обессудьте, перекусим тем, что бог послал.
а ему бог в этот день послал бёф бургиньон, жареных лисичек с луком под сметаной, на всякий случай треску, а еще спаржи и хамона по мелочи и десерт.
и чай у него не в пакетиках. семь сортов.
а тебе в хороший день бог посылает пакет кефира и упаковку яиц.
может быть, думаешь ты, надо было указать индекс.
или к другому человеку приходишь, а он говорит:
— извините, у меня не убрано, даже стыдно людей приглашать.
а комната аж звенит от чистоты, самый пыльный предмет в ней я.
в общем, спасибо вам, друзья, за мои расшатанные социальные нормы и недостижимые стандарты.
и самое обидное, что все эти неврозы в никуда, мне от них только унижение и боль.
— давно меня не было, — говорит клинер после уборки, — очень грязно. нужно чаще вызывать.
никто, никто не оценит ваши усилия и жертвы, если вы о них не расскажете.
если расскажете, впрочем, тоже.
