Добила Дюну
В это трудно поверить, но я все-таки дочитала Дюну (3 книги). И дописала сегодня рассказ.
Дочитывала на голом энтузиазме: что-то не наблюдала я особой интересности в Детях Дюны, если честно. Занудновато. Мало про червей, про всякие фрименские фишечки, очень много про всякие трипы, галлюцинации, видения..
Цитаты:
«Ты никогда не думал о том, какое общество для тебя предпочтительнее, – ответил Проповедник. – Ты не принимаешь в расчет надежды своих объектов. Ты не представляешь себе даже устройство той Империи, которой ты собираешься управлять.
Он повернулся к Тиеканику.
– Твой взор устремлен на власть, а не на ее тонкое использование и ее опасности. Поэтому твое будущее наполнено ругающимися женщинами, кашлем и ветреными днями. Как сможешь ты создать эпоху, если не способен видеть каждой детали? Твой крепкий ум откажется служить тебе. В этом и заключается твоя слабость.»
«суть популярного мифа о предзнании – абсолютное знание будущего! Всего будущего! Знать, что можно сделать состояние – или потерять его, – вот в чем видят абсолютное знание, верно? В это верит чернь. Она верит в то, что чем больше, тем лучше. Великолепно! И если этим людям вручить полный сценарий их жизни, неизменные до самой смерти «диалоги, то это будет поистине дьявольский дар, исполненный немыслимой скуки! Каждую секунду человек будет проигрывать то, что он и так целиком и полностью знает наперед. Не будет никаких отклонений. Знать каждый ответ, каждую реплику – снова и снова, и снова…
Лето тряхнул головой.
– В незнании содержится огромное преимущество. Вселенная сюрпризов – вот о чем я молю для себя!»
«Жестокость с легкостью распознается как таковая, как жертвой, так и преступником, всеми, кто узнает о ней даже издалека. Жестокость нельзя простить; она не может иметь смягчающих обстоятельств. Жестокостью невозможно ни уравновесить, ни оправдать прошлое. Жестокость готовит будущее к еще большей жестокости. Она совершает преступление сама над собой – это варварская форма первобытного инцеста. Тот, кто совершает жестокость, воспитывает жестокость и в будущих поколениях.
(Апокрифы Муад’Диба)»
«Перед мысленным взором Алии промелькнули традиционные способы противодействия растущему неповиновению: народ надо приучить к мысли о том, что любая оппозиция наказуема, а любое проявление лояльности влечет за собой вознаграждение. Имперские силы надо менять в обычном порядке. Дополнительные воинские формирования должны быть скрыты. Все мероприятия регентства против потенциального сопротивления должны быть тщательно спланированы во времени для того, чтобы выбить почву из-под ног оппозиции.»
«Если ты ликвидируешь всех, кто говорит правду, то останутся только те, кто говорит то, что ты хочешь услышать, – сладким голосом сказала Джессика. – Я не могу представить ничего более ядовитого, чем прокисать в зловонии собственной рефлексии.
Было слышно, как все присутствующие затаили дыхание.»
«Джессика читала их как открытую книгу: люди не склонны размышлять и думать, они лепятся к любой внешней силе, которая одна придает им чувство собственной идентичности. Если она не внушит им мысль, они останутся пусты, и в этом состоит их опасность.»
«Бедный Иоанн Креститель, подумал он. Если бы он нашел в себе мужество выбрать другой путь… Но, может быть, его выбор был выбором храброго человека. Откуда мне знать, какие альтернативы были у него? Но зато я знаю, какие альтернативы были у отца.
Лето вздохнул. Отвернуться от отца – это то же самое, что предать Бога. Но Империю Атрейдесов надо потрясти до основания. Она впала в худшие из видений Пауля. Как же случайность может изуродовать людей. Да и сделано это было без всякой задней мысли. Пружина религиозного безумия была закручена до отказа, и теперь машина набирает обороты.
Мы все оказались запертыми в видении отца.»
«Лето пробрался к подножию дюны и затаился, прислушиваясь к звукам ночи. Терпение и осторожность, осторожность и терпение. Когда-то он развлекался тем, что вместе с Чосером совершал путешествие из Лондона в Кентербери, отмечая места, начиная с Саутворка: две мили до колодца Святого Фомы, пять миль до Деатфорда, шесть миль до Гринвича, тридцать миль до Рочестера, сорок миль до Ситтингборна, сорок пять миль до Бафтона, что под Блейном, пятьдесят восемь миль до Харблдона и шестьдесят миль до Кентербери. «Знание того, что мало «кто из людей сможет вспомнить Чосера или Лондон, за исключением Лондона, расположенного на Гансириде, придавало Лето ощущение плавания вне времени и пространства. Святой Фома сохранился в Оранжевой Библии и в книге Азхара, но Кентербери исчез из памяти людской так же, как и планета, на которой находился некогда этот населенный пункт. Это был гнет его памяти, всех тех жизней, которые грозили поглотить и унести его. Однажды он совершил свое паломничество в Кентербери.»
«Для того чтобы научиться терпению по способу Бене Гессерит, надо начать с того, чтобы проникнуться первородной нестабильностью нашей вселенной. Мы называем природу – имея в виду цельность всей совокупности ее проявлений – Окончательным Не-Абсолютом. Чтобы освободить свое зрение «от пут и осознать эти обусловленные природой пути изменения, вытяни руки перед собой на всю их длину. Посмотри на вытянутые кисти, сначала на ладони, а потом на тыл. Хорошенько рассмотри пальцы: спереди, сзади. Сделай это.
Чувствуя себя полным глупцом, Фарад’н подчинился. Это были его руки, в этом он был совершенно уверен.
– Вообрази, что твои руки стареют, – сказала Джессика. – Они должны стать очень старыми у меня на глазах. Очень, очень старыми. Смотри, как высыхает кожа…
– Мои руки не меняются, – сказал он, чувствуя, как дрожат мышцы предплечий.
– Продолжай пристально смотреть на свои руки. Сделай их старыми, настолько старыми, насколько тебе это удастся. Это может занять некоторое время. Но когда ты увидишь, что они стали старыми, обрати процесс вспять. »
«Каждое суждение качается на волне ошибки, – объяснил Лето. – Заявлять об абсолютной правоте может только чудовище. Знание – это нескончаемое путешествие по окрестностям неопределенности.
– Что это за игра в слова? – поинтересовался Халлек.
– Пусть говорит, – сказал Намри.
– Эту игру начал со мной Намри, – ответил Лето и увидел, как старый фримен кивнул в знак согласия. Конечно, он узнал старинную игру в загадки. – Наши чувства всегда имеют по меньшей мере два уровня, – продолжал Лето.
– Тривиальность и болтовня, – сказал Намри.»
«Я объединяюсь с Намри против моего отца, – сказал Лето. – И мой отец внутри меня объединяется с нами против того, что сделали с ним и его делом.
– Почему? – требовательно спросил Гурни.
– Потому что то, что я несу человечеству, есть amor fati[22], акт конечного самопознания. В этой вселенной я по добровольному выбору выступаю против любой силы, которая несет унижение человеку. Гурни, Гурни! Ты родился и воспитывался не в Пустыне. Твоя плоть не знает истины, о которой я говорю. Но Намри знает ее. В дикой природе один путь ничуть не хуже, чем другой.»
«Лицо его при этом оставалось ласковым и мягким – маской, под которой скрывались ярость и горе. Здесь не было Алии. Прежняя Алия умерла. Иногда перед его внутренним взором возникал мифический образ прежней, возможно, никогда не существовавшей Алии, но ум ментата мог выдерживать такой самообман не дольше нескольких «минут. Эта тварь в человеческом облике была одержима, ее душой овладели демоны. Фасетки его стальных глаз разложили Алию на множество образов, каждый из которых был отражением мифа. Потом он попытался сложить эти фрагментарные образы в один, но Алия не получилась, ее больше не существовало. Ее характеристики были разодранными, их нельзя было более соединить в цельную личность. Его жена превратилась в пустую оболочку, внутри которой осталась только одна злоба.»
«Я уполномочена сказать тебе следующее: «Я стою здесь в присутствии священного существа – человека. Как я делаю это сейчас, так же будешь делать и ты, когда наступит твой час. В твоем присутствии я молюсь, чтобы это было так. Будущее остается неопределенным, и так должно быть, ибо это холст, на котором каждый из нас пишет свои желания. Таким образом, человек создан для того, чтобы все время смотреть на этот прекрасный, ничем не заполненный холст. Мы по-настоящему «владеем только этим моментом, когда мы посвящаем себя священному присутствию, которое разделяем и творим одновременно».
Когда Джессика закончила говорить, в комнату вошел Тиеканик. Он с деланой беспечностью подошел к Джессике, но его истинное настроение было нетрудно угадать. Лицо башара было мрачным и хмурым.
– Мой господин, – сказал он, но было уже поздно. Слова Джессики и ее тренировка сделали свое дело. Фарад’н больше не принадлежал Дому Коррино. Теперь он принадлежал только Бене Гессерит.»
«Слезы брызнули у нее из глаз, невзирая на все фрименское самообладание. Рот ее скривился в презрительной гримасе, а в мозгу началась уже знакомая ей борьба, охватившая все существо Алии. Она почувствовала, что в ней уживаются два человека. Один из них смотрит на ее плотские судороги с изумлением. Другой мучается от страшной душевной боли, сдавившей грудь. Слезы ручьем текли из глаз Алии, а удивленный голос спрашивал: «Кто это плачет? Кто это плачет? Кто продолжает плакать?»
«Но ничто не могло остановить слез, Алия чувствовала жгучую боль в груди, заставившую ее корчиться в постели.
Тщетно чей-то голос продолжал спрашивать: «Кто плачет? Кто это…»
Отрывок из книги
Дюна. Мессия Дюны. Дети Дюны (сборник)
Фрэнк Герберт
Дочитывала на голом энтузиазме: что-то не наблюдала я особой интересности в Детях Дюны, если честно. Занудновато. Мало про червей, про всякие фрименские фишечки, очень много про всякие трипы, галлюцинации, видения..
Цитаты:
«Ты никогда не думал о том, какое общество для тебя предпочтительнее, – ответил Проповедник. – Ты не принимаешь в расчет надежды своих объектов. Ты не представляешь себе даже устройство той Империи, которой ты собираешься управлять.
Он повернулся к Тиеканику.
– Твой взор устремлен на власть, а не на ее тонкое использование и ее опасности. Поэтому твое будущее наполнено ругающимися женщинами, кашлем и ветреными днями. Как сможешь ты создать эпоху, если не способен видеть каждой детали? Твой крепкий ум откажется служить тебе. В этом и заключается твоя слабость.»
«суть популярного мифа о предзнании – абсолютное знание будущего! Всего будущего! Знать, что можно сделать состояние – или потерять его, – вот в чем видят абсолютное знание, верно? В это верит чернь. Она верит в то, что чем больше, тем лучше. Великолепно! И если этим людям вручить полный сценарий их жизни, неизменные до самой смерти «диалоги, то это будет поистине дьявольский дар, исполненный немыслимой скуки! Каждую секунду человек будет проигрывать то, что он и так целиком и полностью знает наперед. Не будет никаких отклонений. Знать каждый ответ, каждую реплику – снова и снова, и снова…
Лето тряхнул головой.
– В незнании содержится огромное преимущество. Вселенная сюрпризов – вот о чем я молю для себя!»
«Жестокость с легкостью распознается как таковая, как жертвой, так и преступником, всеми, кто узнает о ней даже издалека. Жестокость нельзя простить; она не может иметь смягчающих обстоятельств. Жестокостью невозможно ни уравновесить, ни оправдать прошлое. Жестокость готовит будущее к еще большей жестокости. Она совершает преступление сама над собой – это варварская форма первобытного инцеста. Тот, кто совершает жестокость, воспитывает жестокость и в будущих поколениях.
(Апокрифы Муад’Диба)»
«Перед мысленным взором Алии промелькнули традиционные способы противодействия растущему неповиновению: народ надо приучить к мысли о том, что любая оппозиция наказуема, а любое проявление лояльности влечет за собой вознаграждение. Имперские силы надо менять в обычном порядке. Дополнительные воинские формирования должны быть скрыты. Все мероприятия регентства против потенциального сопротивления должны быть тщательно спланированы во времени для того, чтобы выбить почву из-под ног оппозиции.»
«Если ты ликвидируешь всех, кто говорит правду, то останутся только те, кто говорит то, что ты хочешь услышать, – сладким голосом сказала Джессика. – Я не могу представить ничего более ядовитого, чем прокисать в зловонии собственной рефлексии.
Было слышно, как все присутствующие затаили дыхание.»
«Джессика читала их как открытую книгу: люди не склонны размышлять и думать, они лепятся к любой внешней силе, которая одна придает им чувство собственной идентичности. Если она не внушит им мысль, они останутся пусты, и в этом состоит их опасность.»
«Бедный Иоанн Креститель, подумал он. Если бы он нашел в себе мужество выбрать другой путь… Но, может быть, его выбор был выбором храброго человека. Откуда мне знать, какие альтернативы были у него? Но зато я знаю, какие альтернативы были у отца.
Лето вздохнул. Отвернуться от отца – это то же самое, что предать Бога. Но Империю Атрейдесов надо потрясти до основания. Она впала в худшие из видений Пауля. Как же случайность может изуродовать людей. Да и сделано это было без всякой задней мысли. Пружина религиозного безумия была закручена до отказа, и теперь машина набирает обороты.
Мы все оказались запертыми в видении отца.»
«Лето пробрался к подножию дюны и затаился, прислушиваясь к звукам ночи. Терпение и осторожность, осторожность и терпение. Когда-то он развлекался тем, что вместе с Чосером совершал путешествие из Лондона в Кентербери, отмечая места, начиная с Саутворка: две мили до колодца Святого Фомы, пять миль до Деатфорда, шесть миль до Гринвича, тридцать миль до Рочестера, сорок миль до Ситтингборна, сорок пять миль до Бафтона, что под Блейном, пятьдесят восемь миль до Харблдона и шестьдесят миль до Кентербери. «Знание того, что мало «кто из людей сможет вспомнить Чосера или Лондон, за исключением Лондона, расположенного на Гансириде, придавало Лето ощущение плавания вне времени и пространства. Святой Фома сохранился в Оранжевой Библии и в книге Азхара, но Кентербери исчез из памяти людской так же, как и планета, на которой находился некогда этот населенный пункт. Это был гнет его памяти, всех тех жизней, которые грозили поглотить и унести его. Однажды он совершил свое паломничество в Кентербери.»
«Для того чтобы научиться терпению по способу Бене Гессерит, надо начать с того, чтобы проникнуться первородной нестабильностью нашей вселенной. Мы называем природу – имея в виду цельность всей совокупности ее проявлений – Окончательным Не-Абсолютом. Чтобы освободить свое зрение «от пут и осознать эти обусловленные природой пути изменения, вытяни руки перед собой на всю их длину. Посмотри на вытянутые кисти, сначала на ладони, а потом на тыл. Хорошенько рассмотри пальцы: спереди, сзади. Сделай это.
Чувствуя себя полным глупцом, Фарад’н подчинился. Это были его руки, в этом он был совершенно уверен.
– Вообрази, что твои руки стареют, – сказала Джессика. – Они должны стать очень старыми у меня на глазах. Очень, очень старыми. Смотри, как высыхает кожа…
– Мои руки не меняются, – сказал он, чувствуя, как дрожат мышцы предплечий.
– Продолжай пристально смотреть на свои руки. Сделай их старыми, настолько старыми, насколько тебе это удастся. Это может занять некоторое время. Но когда ты увидишь, что они стали старыми, обрати процесс вспять. »
«Каждое суждение качается на волне ошибки, – объяснил Лето. – Заявлять об абсолютной правоте может только чудовище. Знание – это нескончаемое путешествие по окрестностям неопределенности.
– Что это за игра в слова? – поинтересовался Халлек.
– Пусть говорит, – сказал Намри.
– Эту игру начал со мной Намри, – ответил Лето и увидел, как старый фримен кивнул в знак согласия. Конечно, он узнал старинную игру в загадки. – Наши чувства всегда имеют по меньшей мере два уровня, – продолжал Лето.
– Тривиальность и болтовня, – сказал Намри.»
«Я объединяюсь с Намри против моего отца, – сказал Лето. – И мой отец внутри меня объединяется с нами против того, что сделали с ним и его делом.
– Почему? – требовательно спросил Гурни.
– Потому что то, что я несу человечеству, есть amor fati[22], акт конечного самопознания. В этой вселенной я по добровольному выбору выступаю против любой силы, которая несет унижение человеку. Гурни, Гурни! Ты родился и воспитывался не в Пустыне. Твоя плоть не знает истины, о которой я говорю. Но Намри знает ее. В дикой природе один путь ничуть не хуже, чем другой.»
«Лицо его при этом оставалось ласковым и мягким – маской, под которой скрывались ярость и горе. Здесь не было Алии. Прежняя Алия умерла. Иногда перед его внутренним взором возникал мифический образ прежней, возможно, никогда не существовавшей Алии, но ум ментата мог выдерживать такой самообман не дольше нескольких «минут. Эта тварь в человеческом облике была одержима, ее душой овладели демоны. Фасетки его стальных глаз разложили Алию на множество образов, каждый из которых был отражением мифа. Потом он попытался сложить эти фрагментарные образы в один, но Алия не получилась, ее больше не существовало. Ее характеристики были разодранными, их нельзя было более соединить в цельную личность. Его жена превратилась в пустую оболочку, внутри которой осталась только одна злоба.»
«Я уполномочена сказать тебе следующее: «Я стою здесь в присутствии священного существа – человека. Как я делаю это сейчас, так же будешь делать и ты, когда наступит твой час. В твоем присутствии я молюсь, чтобы это было так. Будущее остается неопределенным, и так должно быть, ибо это холст, на котором каждый из нас пишет свои желания. Таким образом, человек создан для того, чтобы все время смотреть на этот прекрасный, ничем не заполненный холст. Мы по-настоящему «владеем только этим моментом, когда мы посвящаем себя священному присутствию, которое разделяем и творим одновременно».
Когда Джессика закончила говорить, в комнату вошел Тиеканик. Он с деланой беспечностью подошел к Джессике, но его истинное настроение было нетрудно угадать. Лицо башара было мрачным и хмурым.
– Мой господин, – сказал он, но было уже поздно. Слова Джессики и ее тренировка сделали свое дело. Фарад’н больше не принадлежал Дому Коррино. Теперь он принадлежал только Бене Гессерит.»
«Слезы брызнули у нее из глаз, невзирая на все фрименское самообладание. Рот ее скривился в презрительной гримасе, а в мозгу началась уже знакомая ей борьба, охватившая все существо Алии. Она почувствовала, что в ней уживаются два человека. Один из них смотрит на ее плотские судороги с изумлением. Другой мучается от страшной душевной боли, сдавившей грудь. Слезы ручьем текли из глаз Алии, а удивленный голос спрашивал: «Кто это плачет? Кто это плачет? Кто продолжает плакать?»
«Но ничто не могло остановить слез, Алия чувствовала жгучую боль в груди, заставившую ее корчиться в постели.
Тщетно чей-то голос продолжал спрашивать: «Кто плачет? Кто это…»
Отрывок из книги
Дюна. Мессия Дюны. Дети Дюны (сборник)
Фрэнк Герберт