Лев Львович вспоминает, что в доме иногда находилось так много посетителей, что он чувствовал себя как на каком-то большом вокзале. "Толстые были лишены того, чем так дорожит каждая семья - личной жизни",- так пишет Александра Львовна.
Вместе с тем, все визитеры говорят о простоте и естественности уклада яснополянской жизни. "непринужденность, радушие и искренность",- восхищается японский писатель Токутоми Рока. "Взаимная ласка, дружба и непринужденная простота",- вторит ему датский литератор и переводчик Ганзен. Художник Нестеров: "Живется здесь просто, а сам Толстой - целая поэма... <>Ясная Поляна - запущенная усадьба; она держится энергией, заботами графини, самого "мирского" человека". Леонид Андреев тоже ничего, кроме идиллии не увидел в Ясной Поляне.
Были и такие идиллические дни. Но были и другие.
Самое печальное, что в конфликте родителей вынужденно принимали участие и дети, опять-таки не желая, вставали на сторону одного из родителей. На самом деле, им приходилось решать неразрешимый вопрос из детства: "кого ты больше любишь - папу или маму?" И делать это прилюдно, как на большой площади, перед всеми.
Дочери были особенно близки Толстому. Особенно Маша. Маша была вообще его ангелом-хранителем. Но и Татьяна, а потом и Саша тоже были ему очень близки и дороги. Чехов: "Дочери Толстого обожают своего отца и веруют в него фанатически" (кстати, Татьяна в него влюблялась и замуж за него даже собиралась :)).
Тем удивительнее собственническое, чрезмерное эгоистичное отношение ЛН к дочкам. Он словно бы был уверен, что дочери не имеют право на личную жизнь. "Чувствую грех исключительной привязанности к дочерям",- писал он в дневнике "для одного себя".
Софья Андреевна из всех дочерей предпочитала Таню - "И горе, и радость - всему она сочувствовала, все переживала со мной. Больше ее и нет никого".
Татьяна была очень влюбчивой: Толстой уже потерял счет ее увлечениям. Она и рисовала, и музицировала, деятельное участие принимала в литературных и благотворительных делах отца. Может, поэтому Толстой особенно ревновал Таню, требовал полной откровенности и открытости, скрупулезно изучал ее дневники и письма, выражал неудовольствие легкомысленным поведением дочери. Он хотел, чтобы дочери все время принадлежали ему, безо всяких там грешных мыслей о муже и детях. Гнев, горечь, отчаянье, жалость, стыд - просто взрыв отрицательных эмоций по поводу позорного "падения" дочери. И в чем было падение? Чай вместе попили, ну может, поцеловались (из дневника не очень понятно, что значит "увидев их вместе", может, просто за руку держались.) "Тебе не может не быть стыдно твоих писем и обращения твоего к нему.<> Это какое-то непонятное, дьявольское наваждение.. Тебе я советую сжечь все дневники и письма, посмотреть на этот эпизод как на образец того, как хитро может поймать нас дьявол, и быть вперед настороже против него". Неудивительно, что Таня вышла замуж после 30 за соседа - 50-летнего вдовца с 6 детьми. Толстой был в шоке от ее "совершенной одержимости и невменяемости".
Хотя брак Маши с Колаши Оболенским, крестником Толстого, вызвал тоже много скорби в толстовском семействе. ЛН писал в дневнике в июле 1897 года: "Маша вышла замуж, и жалко ее, как жалко высоких кровей лошадь, на которой стали возить воду. Воду она не везет, а ее изорвали и сделали негодной. Что будет. Не могу себе представить. Что-то уродливое, неестественное, как из детей пирожки делать". Очаровательное сравнение.
И по поводу брака Тани еще запись: "Таня уехала зачем-то с Сухотиным. Жалко и оскорбительно. Я 70 лет все спускаю и спускаю мое мнение о женщинах, и все еще и еще надо спускать". Дочь замуж вышла, а Толстой пишет так, словно она в подоле принесла (как сделали две дочери, полуцыганки, его брата Сергея - причем одна родила от крестьянина, а вторая от молодого башкира Абдурашида. Вышла замуж только одна из дочек Сергея, и то за недостойного соседа).
Вторит ЛН почему-то и Софья Андреевна (понабралась за годы жизни с мужем, ага): "Событие это (свадьба Татьяны) вызвало в нас, родителях, такую сердечную боль, какую мы не испытывали со смерти Ванечки. <> Лев Николаевич так рыдал, как будто прощался со всем, что у него было самого дорогого в жизни".
К сожалению, и Таня, и Маша в браке рождали мертвых детей, что невероятно их огорчало. Только потом Бог сжалился и Таня уже после 40 родила девочку Танечку, которую обожали все. Маше не повезло так. Она рано умерла - в 1906 году простудилась и сгорела за несколько дней. Толстой простился с самым дорогим и близким существом.
С сыновьями у него не было таких близких отношений. Он считал, что все они, кроме Миши, имеют к нему дурное чувство зависти. Татьяна Львовна писала: "Я часто думаю о том, что папа был несправедлив к своим сыновьям.. и сыновья не сделали достаточно энергичных усилий, чтобы сквозь все, что отделяло их от отца, пробить себе дорогу и поближе подойти к нему. <> Слепая история решила, что они все были против отца, что совершенно неверно. Только Лева выступал против него. Даже Андрюша, который был иных убеждений, никогда не осуждал и не критиковал отца. Сережа, Илья и Миша были в сущности близки ему по взглядам и если не соглашались с ним во всем, то во всяком случае глубоко уважали его".
Миша увлекался вином и женщинами. Аристократ, артист, гуляка. Добрый и нетщеславный - люди к нему тянулись. Хорошие способности, но учился неважно - ему интереснее было другое. Но Толстой практически им не занимался.
Зависть, недоброжелательство - это скорее про Льва. Его мне вообще очень жаль - поломанный человек, во многом в этом виноват и отец, конечно же. "Я очень мало вообще верю в себя и свои силы,- писал он Суворину.- ЗНаете, когда стоишь в свете, окружающем великого отца, чувствуешь себя таким жалким и никем не замечаемым, что последняя вера в себя угасает". И бедный Лев Львович злился и метался из одной стороны в другую. А ведь какое-то время в юности он был близок к отцу. В октябре 1892 ЛН Пишет в дневнике: "С Левой разговор. Он ближе других. Главное, что он добр и любит добро (Бога)".
Но в конфликте родителей он целиком встал на сторону матери (на которую, по словам многих, был сильно похож). И к сожалению дурно вел себя по отношению к старику-отцу из-за своего комплекса неполноценности.. А после смерти ЛН все еще только усугубилось: бабы, карты, кутежи. И это при том, что унего было восемь детей... эх. А ведь был и он не без талантов: ваял бюсты отца (неплохие), сочинял музыку, занимался живописью. Писал.
К сыновьям Толстой предъявлял непомерно высокие требования. Хотя Татьяна пише, что отец никого не поучал и никому не давал наставлений. Но вместе с тем свои мнения Толстой не навязывал, но нудно излагал, повторял и пропагандировал, вызывая сильное сопротивление мальчишек (и это нормально для мужской психологии). Сергей: "мы чувствовали, что он подавляет наши личности, так что иной раз хотелось вырваться из-под этого давления". Он же спросил отца после окончания физико-математического факультета МГУ, чем ему лучше заняться, отец ответил, что полезных дел на свете сколько угодно. Например- мести улицу.
СА любила своих сыновей больше, чем дочерей, особенно проблемных - Льва и Андрея. Андрей тоже, как и Михаил, любил основной распутный набор: женщины, вино, карты, цыгане, охота... В общем, все, что презирал Толстой. Особенный ужас внушила отцу история с женой тульского губернатора, матерью шестерых детей. Он отчитал ее в письме, как девчонку, чем она была очень возмущена. "Андрей просто один из тех, про которых трудно думать, что в них душа Божия (но она есть, помни)",- писал ЛН про сына.
Про уход Толстого писать не хочу, потому что в этой книге почти вся вина возложена на Софью Андреевну. "В конце октября 1910 Толстой - измученный, издергавшийся, отчаявшийся, затравленный, боящийся каждого слова и жеста своей обезумевшей и несчастной жены".
Ой ли?
Толстой пишет о жене: "Она совершенно лишена всякой религиозной и нравственной основы; в ней даже нет простого суеверия, веры в какую-нибудь икону.<> В ней сейчас нет ни правдивости, ни стыда, ни жалости, ничего... одно тщеславие, чтобы об ней не говорили дурно".
ноу комментс, как говорится. "Прекрасное" знание человека, с которым жил около полувека. Которого когда-то вроде как любил и уважал.
Авторы ЖЗЛ пишут: ревность СА к Черткову приняла чудовищные и непристойные формы. Наверное, не просто же так СА сходила с ума из-за Черткова? Наверное, ненормальной была ситуация, когда чужой человек, пусть даже так близкий духовно к Толстому, как он утверждал, так бесцеремонно вклинивался в отношения мужа и жены и постоянно стремился их разлучить и поссорить? Опять из ЖЗЛ: "К шпионству, высматриванию, назойливому присутствию, подслушиванию и неумолкающей стрекочущей речи СА более или менее привыкли. Из пугача она стреляла редко, но каждый день приговаривала портреты Черткова к сожжению и рвала их на мелкие кусочки. убегала в парк, угрожая самоубийством, бродила по дорогам, выслеживая врагов. Это были чрезвычайные обострения..."
Басинский: "Чертков, не простив С.А. обиды на свое отстранение от тела Учителя, прислал ему жуткое письмо «с упреками и обличениями». Толстой восклицает в дневнике: «Они разрывают меня на части. Иногда думается: уйти ото всех». На следующий день он послал В.Г. резкий ответ, в котором впервые (!) за всю историю их переписки потребовал не вмешиваться в отношения с женой. «Решать это дело должен я один в своей душе, перед Богом, я и пытаюсь это делать, всякое же чужое участие затрудняет эту работу. Мне было больно от письма, я почувствовал, что меня разрывают на две стороны…»
Он слишком поздно это почувствовал. Ситуация зашла в окончательный тупик. С двух сторон его бомбардировали «упреками и обличениями» С.А. и В.Г. И каждый требовал своих «исключительных прав» не только на его наследие, но и на его душу."
То есть получается, что присутствие чужого человека в семейной жизни, который был не то что неделикатным и не бережным к их интимной жизни, а напротив - все время перетягивал на себя одеяло - внимание и любовь Толстого, - просто реально свело с ума очень усталую, нездоровую, нервно издерганную Софью Андреевну. И Чертков делал все, чтобы только усугубить эту ее болезнь, это ее дерганое состояние, чтобы скомпрометировать ее перед мужем, чтобы окончательно заставить его уйти.
"Даже благоволившая к В.Г. Татьяна Львовна в письме умоляла его уехать из Телятинок, чтобы не служить «красной тряпкой» для больной матери. Вместо этого Чертков затеял строительство капитального кирпичного дома. Сам Толстой был неприятно поражен внутренним роскошеством этого дома, с множеством комнат, ванною… И вот вопрос: зачем было В.Г. строить этот дом в виду очевидной скорой смерти Толстого? Ответ может быть только один. Он надеялся, что после смерти Л.Н. здесь будет располагаться своего рода «толстовский центр». Тело Толстого будет находиться в Ясной «в распоряжении» семьи. Но дух его (вместе с рукописным наследием) перенесется в Телятинки. Собственно, так оно почти и получилось. С конца 1910 года и до начала Первой мировой войны было два места паломничества «к Толстому»: Ясная и Телятинки. Война и революция разрушили планы Черткова.
Когда из рук Черткова уходили оригиналы дневников, он воспринял это как поражение в войне с графиней и предпринял ответные действия.
Валентин Булгаков пишет: «Как я узнал от Варвары Михайловны (Феокритовой. – П.Б.), в Телятинках… спешно собрались самые близкие Черткову люди – его alter ego Алеша Сергеенко, О.К. Толстая (сестра Анны Константиновны), Александра Львовна, муж и жена Гольденвейзеры, а также сам Владимир Григорьевич, и все они занялись спешным копированием тех мест в дневнике Льва Николаевича, которые компрометировали Софью Андреевну и которые она, по их мнению, могла уничтожить. Затем дневники были упакованы и отправлены в Ясную Поляну. Чертков, стоя на крыльце телятинковского дома, с шутливой торжественностью перекрестил Александру Львовну в воздухе папкой с дневниками и затем вручил ей эти дневники. Тяжело ему было расставаться с ними…»
Этот издевательский жест Черткова был как бы благословлением Саши на ее войну с родной матерью."
Еще из Басинского: "Два душевно больных и бесконечно зависимых от Толстого человека не могли поделить его между собой и ненавидели один другого, а он хотел, чтобы они любили друг друга, как он любил их. «Как вы не понимаете. Отчего вы не хотите понять… Это так просто… Почему вы не хотите это сделать», – бормотал он в бреду за два дня до смерти.
6-го утром он привстал на кровати и отчетливо произнес: «Только советую вам помнить одно: есть пропасть людей на свете, кроме Льва Толстого, – а вы смо́мотрите на одного Льва».
Вот что пишет Татьяна Львовна брату Михаилу через полвека после событий 1910 года: "Ты не видел страданий отца. А они были бесконечно велики. Если бы они не любили друг друга -- все это было бы очень просто: простились бы и расстались. Но дело в том, что каждый из них был привязан к другому всем сердцем, хотя и по-разному. Если бы только все их оставили в покое - нашли бы выход. Кто главным образом повредил в этом деле - это Саша. Больше, чем Чертков. Она была молода.. Она видела только страдания отца и любя его всем сердцем, она думала, что он может начать новую жизнь отдельно от старой своей подруги и быть счастливым... Я никогда не могу говорить или читать или думать об этом без тяжелого волнения. И мы напрасно мало вмешивались в это".
Все правда, кроме одного. Чертков был виноват более. Он все-таки был для семьи Толстым внешним, чуждым. И должен был осознавать это, признавать свою роль и свое место. У него была своя семья. Вот и занимался бы ею. А не рушил чужую.