Наследие его невелико — 2 оперы, несколько симфонических и камерно-инструментальных произведений, семь десятков романсов и песен. Но именно его «Иван Сусанин» («Жизнь за царя») и «Руслан и Людмила» определили пути развития русской оперы. А симфонические сочинения — две Испанские увертюры («Арагонская хота» и «Ночь в Мадриде»), «Вальс-фантазия» и «Камаринская» стали основой русской симфонической музыки. Недаром Чайковский сказал, что вся русская симфоническая музыка заложена в «Камаринской», как дуб в желуде!
13 лет отроду Михаил Глинка поступил в благородный пансион при Главном Педагогическом Институте в Санкт-Петербурге. Его гувернером в пансионе стал не кто иной как Вильгельм Карлович Кюхельбекер. Тот самый "Кюхля", дружбой с которым так дорожил А.С. Пушкин. К сожалению, вскоре Глинка лишился своего замечательного воспитателя. Когда Пушкина сослали на Юг, Кюхельбекер открыто выражал свои симпатии к "опальному" поэту... и был уволен из пансиона. Исключен был из пансиона и однокашник Глинки Лев Пушкин - брат великого поэта, ряд других воспитанников.
С 1830 по 1833 Глинка провел 3 года в Италии. Доктора по состоянию здоровья рекомендовали ему теплый климат.
Михаил Иванович, конечно, имел еще и другую цель - усовершенствоваться в музыке. Он брал уроки у итальянских маэстро, общался "с первоклассными певцами и певицами, любителями и любительницами пения", жадно "вслушивался" в музыкальную атмосферу Италии с ее народными праздниками, оперными театрами, искусством бельканто.
Недоброе здравие, как рисование и занятие музыкой, Михаил Иванович Глинка пронесет через всю жизнь.
Что с ним было? Каков диагноз? Всего скорее, страдал он серьезными аутоиммунными отклонениями, сопряженными с расстройствами пищеварения, аллергиями, поражением кожных покровов, онемением конечностей и даже галлюцинациями. Порой страдания были невыносимы, ужасны. Както растерянные европейские эскулапы, внедрявшие «прогрессивные» методы врачевания, накладывали специальные опиумные пластыри на живое мясо пациента — кожа Глинки шла пузырями и, лопаясь, обнажала мышцы. Мучения и бесперспективность лечения вводили и без того нервного композитора в депрессии и психозы. Как это ни удивительно, видимое облегчение дала гомеопатия, впервые примененная по совету одного католического священника. Гомеопатическая методика вспомоществовала и в последующем — хотя бы на время, хотя бы частично. Забываясь, Глинка с жадностью ловил житейские радости: бывая в Европе, концертировал, познакомился с Беллини и Берлиозом, впитывал народную и профессиональную музыкальную культуру. Обладая исключительным слухом, он мгновенно осваивал чужие языки — итальянский, испанский. «Христианами нас делают поражения», — выговорился Хемингуэй. Поражения на фронте здоровья привели в храм и Глинку: с завидным постоянством он посещал в Петербурге домовую церковь Аничкова дворца, исповедовался, причащался и измерял содеянное под «дирижерским» руководством духовника.
Женившись в 1835 году во время вдохновенной работы над оперой «Иван Сусанин», Глинка очень скоро понял, сколь легкомысленным и неудачным был его выбор. Увлекшись хорошенькой девушкой, он не разобрался в её характере. Мария Петровна оказалась невежественной и пустой личностью. Кроме нарядов и красивого «выезда» (т.е. собственного экипажа) её ничто не интересовало. Ей были чужды интересы мужа, его пристрастие к музыке, его творчество. Она одолевала Глинку капризами и непомерными требованиями.
Еще осенью 1839 года, когда Глинка приезжал в Новоспасское после неожиданной смерти его младшего брата, юнкера в Школе гвардейских подпрапорщиков, один из его зятьев по какому-то поводу объявил ему о неверности его жены, как о новости, всем известной. Глинку, по его выражению, взорвало, и он тут же заявил, мол, если так, то он бросит жену, в чем зять усомнился. Почему? Очевидно, по характеру своему Глинка был мягок, не способен к решительным действиям, во всяком случае, таковым его считали близкие, включая и его молодую жену.
"Все время обратного пути я был в лихорадочном состоянии, - пишет Глинка в "Записках". - Оскорбленное самолюбие, досада, гнев попеременно мучили меня".
Приехав в Петербург, он вышел из кареты (своей собственной) и на извозчике отправился домой с намерением застать неверную жену врасплох; но его ожидали, как пишет Глинка, "меры предосторожности были приняты моими барынями".
Скорее всего, все обстояло проще. Вряд ли Марья Петровна устраивала свидания с любовником у себя дома даже в отсутствие мужа, живя с матерью и с братом своим в казенной квартире капельмейстера.
"Жена и теща не могли не заметить перемены, происшедшей во мне, - пишет Глинка, - жена на коленях умоляла меня защитить ее от клеветы; я ее старался успокоить, но не отставал от предпринятого намерения: уличить жену на месте преступления. Все предпринимаемые мною меры были тщетны".
"Все было тщетно; случай, однакоже, послужил мне более всех моих предприятий и советов других, - это похоже на сказку, что лишь выказывает черту, присущую нередко великим людям - детскость. - Изнуренный долговременным страданием от беспрерывного борения страстей, я однажды заснул в присутствии тещи и жены. Я могу крепко спать под стук и шум, но шопот или легкий шорох сейчас будят меня, что тогда и случилось: вошла старая чухонка, служанка тещи, и, подошед к ней, тихонько начала шептать по-немецки. Я притворился, будто я сплю, даже начал будто бы храпеть, а между тем старался уловить каждое слово тайного разговора. Наконец, собственными ушами слышал, как теща с старухой устраивала свидание для дочки своей с ее любовником".
Этого было достаточно; не говоря ни слова о том, что слышал, ему бы сказали, что ему все приснилось, Глинка на другой день утром простился с женой и ушел из дома. Решительности было ему не занимать. Не устроил сцену, не выгнал из дома, по крайней мере, тещу, а просто ушел сам, чтобы с того времени не иметь своего дома, проживая то у друзей, то у сестры, так как вскоре он оставил и должность капельмейстера придворной Певческой капеллы, по сути, решившись на разрыв с царем, на что в свое время так и не осмелился Пушкин.
Служить под началом директора Капеллы и унтер-офицера, который всякий раз являлся объявить, что певчие собрались, давно стало тягостью для композитора, который за целый 1839 год даже не брался по-настоящему за работу над оперой "Руслан и Людмила".
Глинка написал письмо жене: "Причины, о которых я считаю нужным умолчать, заставляют меня расстаться с вами, но мы должны это сделать без ссор и взаимных упреков. - Молю провидение, да сохранит вас от новых бедствий. Я же приму все меры для возможного устройства судьбы вашей, и потому намерен выдавать вам половину моих доходов".
Письмо не произвело сильного впечатления на Марью Петровну. Не думала ли она жить свободно и безбедно на казенной квартире, с дровами, с лошадьми в конюшне? Но Глинка на другой же день приказал крепостным людям, в его услужении находившимся, оставить казенную квартиру, вывести лошадей, подаренных матерью, выпороть из мебелей, бывших в гостиной, шитье его сестер, что было ими исполнено. Мебель, бриллианты, карету и прочее он оставил жене, а из квартиры, стало ясно, надо выехать и ей, - тут-то Марья Петровна заплакала не в шутку. Мечты танцевать на придворных балах в Аничкове, куда уже неоднократно приглашала императрица на музыкальные вечера Глинку, рушились.
В 1838 году Глинка познакомился с Екатериной Керн, дочерью героини известного пушкинского стихотворения, и посвятил ей свои вдохновеннейшие произведения: «Вальс-фантазию» (1839) и романс на стихи Пушкина «Я помню чудное мгновенье» (1840). С детства обделенная вниманием родителей, занятых более собой и вечными выяснениями отношений, Екатерина была отдана на воспитание в Смольный институт благородных девиц. Проявив известное прилежание и способность к наукам, преподаваемым смолянкам, окончила учебу с отличием. После выпуска 3 года жила при своем отце, бывшим тогда комендантом Смоленска, а затем вернулась в Смольный институт, став классной дамой. При институте в то время служил и муж сестры композитора Михаила Глинки. Глинка любил бывать в гостеприимном доме любимой сестры и в один из приездов встретил Екатерину Ермолаевну Керн. Михаил Иванович и сам не заметил, как влюбился в девушку моложе его на 14 лет. Екатерина ответила на его чувства, став источником для вдохновения композитора.
Об этом времени Глинка рассказывает весьма скудно, не договаривая о многом, потому что его смелые намерения уехать за границу с Екатериной Керн, вплоть до заключения тайного брака, не осуществились, отчасти из-за матери, которая была против его сближения с девушкой, мать которой, оставив мужа генерала, сошлась с молодым человеком и родила от него сына, и почти что бедствовала.
Когда все было готово к отъезду и был назначен день для прощального вечера у Кукольников, 9 августа, Глинка получил письмо от матушки, конечно, узнавшей о том, что сын ее собрался не в Италию, а в Малороссию с семейством Керн. Евгения Андреевна и прежде выступала против его сближения с Екатериной Керн, теперь же решительно позвала сына к себе в Новоспасское, правда, выказывая лишь желание увидеться с ним.
Композитор был необычайно близок с матерью. Евгения Андреевна являлась для сына непоколебимым авторитетом. Она жила его интересами, была в курсе всех творческих дел и, конечно, личной жизни. В общем, по современным понятиям: Глинка был маменькиным сынком :(
Дальнейшие события развивались так: судя по письму Глинки к Ширкову, с которым композитор был особенно близок в те годы, Е.Керн забеременела. В августовском письме (1840 г.) Глинка писал другу: «тебе известно, что требовалась значительная сумма для освобождения ***».
В те годы под словом «освобождение» подразумевался аборт. Вполне естественно, что беременность Екатерины Ермолаевны держалась в глубочайшей тайне. Тем более потому, что положение семьи Анны Петровны было щекотливым.
О рождении ребенка у Глинки и Е.Керн не могло быть и речи. Под предлогом якобы угрожающей ей чахотки, Анна Петровна увезла дочь в Лубны на Украину «для перемены климата». Сохранились письма Глинки к Анне Петровне. В них имя возлюбленной композитора ни разу не упоминается, хотя письма посвящены именно ей: Михаил Иванович тревожится о её здоровье, душевном состоянии и умоляет А.П.Керн «беречь дорогое дитя».
Возвратившись в Петербург, Глинка понемножку вновь втянулся в работу над оперой "Руслан и Людмила", но пребывал в таком состоянии, что перестал писать письма в Лубны; единственное на что он решился, чтобы начать бракоразводный процесс, это уговорил горничную Марьи Петровны выкрасть письма Васильчикова к его жене, разоблачительные, но недостаточные для развода.
Между тем в январе 1841 года умер генерал Керн, и Анна Петровна в связи с хлопотами о назначении ей пенсии вновь вступила с Михаилом Ивановичем в переписку. Глинка воспрянул духом и загорелся мыслью ехать в Малороссию, хотя матушка его желала, чтобы он отправился с сестрой и зятем в Париж, правда, при этом она бы осталась одна. Похоже, Михаил Иванович не мог сам ни на что решиться.
По эту пору свою жизнь решила устроить Марья Петровна при полном содействии своей матери: она вступила в тайный брак с Васильчиковым, но тайное венчание в деревенской церкви в великий пост каким-то образом разгласилось. Все грехи и даже преступление, на какие мог бы пойти Глинка, совершала его несчастная жена.
Нет никакого сомнения в том, что Глинка посетил Анну Петровну и с торжеством уведомил ее о происшествии с его женой. Посылая билет на оперу "Жизнь за царя", он сообщает 21 апреля 1841 года Керн: "Дело моей жены находится определенно в Синоде, - вскорости я буду знать, что с ним. Весьма возможно, что все устроится и без каких-либо выступлений с моей стороны, - поскольку в деле замешан военный, невозможно, чтобы император не был об этом осведомлен. Итак, потерпим и будем надеяться". Очевидно, и Анна Петровна обрадовалась тому, что Михаил Иванович получит развод, обретет свободу, безотносительно к ее дочери, хотя и ее судьба требовала решения.
В конце мая Анна Петровна уехала из Петербурга; Глинка пишет ей вслед письма, собираясь приехать в Лубны в августе. "Несмотря на обольстительные надежды, которые представляет мне будущее, и на развлечения прекрасного времени года, столь благоприятного для моего здоровья, - сердце мое страдает", - пишет Глинка 1 июля 1841 года. - "Дело мое идет превосходно, но медленно".
Вскоре он приходит к заключению: "Как кажется, консистория подкуплена, - пишет Глинка Ширкову, - бороться с Васильчиковым, имеющим 60 тысяч дохода, мне не под силу".
Торжествуют "мрак и ложь": тайное венчание в деревенской церкви новобрачная и священник выдают за молебен, а Васильчиков, который заказывал венчание, ссылается на незнание обряда, и, выходит, преступления не было.
Глинка, втянутый в перипетии бракоразводного процесса, так и не поехал в Малороссию. В расторжении брака Глинке будет отказано. Он подаст жалобу на высочайшее имя. Против обыкновения Николай I не станет вникать сам в дело Глинки, который отказался служить в качестве капельмейстера Певческой капеллы, чего он не мог ему простить, а отправит на новое рассмотрение в Синоде, но Васильчикова накажет за домогательство вступить в брак с замужней женщиной переводом из гвардии в Вятский гарнизон.
Академик Шокальский (сын Екатерины Керн) в письме к музыковеду А.Н. Римскому-Корсакову (письмо относится к 20-м годам XX века) рассказал о матери: «Она скончалась в 86 лет и до последнего момента была ясна в мыслях и вспоминала Михаила Ивановича постоянно и всегда с глубоким горестным чувством. Очевидно, она его любила до конца своей жизни».
А жизнь Екатерину Ермолаевну не баловала. Её дальнейшая судьба после разрыва с Глинкой известна из архивных материалов. Она долго отказывалась от замужества, несмотря на постоянные уговоры родных, опасающихся за судьбу стареющей бесприданницы. А все эти годы были претенденты на её руку, привлеченные незаурядным умом и обаянием этой женщины. И только в возрасте 36-ти лет, очевидно, потеряв всякую надежду на возвращение к ней Глинки, Екатерина Ермолаевна вышла замуж за юриста Михаила Осиповича Шокальского. В 1856 году Е.Шокальская родила сына Юлия, а через 9 лет после брака овдовела, оставшись почти без всяких средств с маленьким мальчиком на руках. Екатерина Ермолаевна поставила перед собой цель — дать сыну образование, которое обеспечивало бы ему хорошую карьеру. Она сама подготовила мальчика к поступлению в Морской корпус. Так определилась его дальнейшая судьба. Ю.М. Шокальский стал известным путешественником, ученым географом и получил звание академика.
Все годы учения Юлия мать служила гувернанткой в богатых домах и таким образом обеспечила себе и сыну пусть скромную, но стабильную жизнь. Екатерина Ермолаевна до самой смерти в 1904 году жила в семье сына в квартире на Английском проспекте (на доме мемориальная доска, посвященная академику Ю.М.Шокальскому).